Рассказ для «Лягушонка»

Редактор детского журнала «Лягушонок», встретив меня, сказал:

– Не напишете ли вы для нашего журнала рассказ?

Я не ожидал такой просьбы. Тем не менее спросил:

– Для какого возраста?

– От восьми до тринадцати лет.

– Это трудная задача, – признался я. – Мне случалось встречать восьмилетних детей, которые при угрозе отдать их бабе Яге моментально затихали, замирая от ужаса, и я знавал тринадцатилетних детишек, которые пользовались всяким случаем, чтобы стянуть из буфета бутылку водки, а при расчетах после азартной карточной игры, в укромном месте, пытались проткнуть ножами животы друг другу.

– Ну да, – сказал редактор. – Вы говорите о тринадцатилетних развитых детях и о восьмилетних, отставших в развитии. Нет! Рассказ, обыкновенно, нужно писать для среднего типа ребенка, руководствуясь, приблизительно, десятилетним возрастом.

– Понимаю. Значит, я должен написать рассказ для обыкновенного ребенка десяти лет?

– Вот именно. В этом возрасте дети очень понятливы, сообразительны, как взрослые, и очень не любят того сюсюканья, к которому прибегают авторы детских рассказов. Дети уже тянутся к изучению жизни! Не нужно забывать, что ребенок в этом возрасте гораздо больше знает и о гораздо большем догадывается, чем мы предполагаем. Если вы примете это во внимание, я думаю, что рассказец у вас получится хоть куда…

– Ладно, – пообещал я. – Завтра вы получите рассказ.

В тот же вечер я засел за рассказ. Я отбросил все, что отдавало сюсюканьем, и старался держаться трезвой правды и реализма, который, по-моему, так должен был подкупить любознательного ребенка и приохотить его к чтению.

Редактор прочел рассказ до половины, положил его на стол и, подперев кулаками голову, изумленно стал меня разглядывать:

– Это вы писали для детей?

– Да… Приблизительно имея в виду десятилетний возраст. Но если и восьмилетний развитой мальчишка…

– Виноват!! Вот как начинается ваш рассказ:

ДЕНЬ ЛУКЕРЬИ

«Кухарка Лукерья встала рано утром и, накинув платок, побежала в лавочку… Под воротами в темном углу ее дожидался разбитной веселый дворник Федосей. Он ущипнул изумленную Лукерью за круглую аппетитную руку, прижал ее к себе и, шлепнув с размаху по спине, шепнул на ухо задыхающимся голосом: – Можно прийти к тебе сегодня ночью, когда господа улягутся? – Зачем? – хихикнула Лукерья, толкнув Федосея локтем в бок. – Затем, – сказал простодушный Федосей, – чтобы…»

– Ну, дальше я читать не намерен, потому что, я думаю, от такого рассказа вспыхнет до корней волос и солдат музыкальной команды.

Я пожал плечами.

– Мне нет дела до какого-то там солдата музыкальной команды, но живого любознательного ребенка такой рассказ должен заинтриговать.

– Знаете что? – потирая руки, сказал редактор. – Вы этот рассказ попытайтесь пристроить в «Вестнике общества защиты падших женщин», а если там его найдут слишком пикантным, отдайте в «Досуги холостяка». А нам напишите другой рассказ.

– Не знаю уж, что вам и написать. Старался, как лучше, избегал сюсюканья, как огня…

– Нет, вы напишите хороший детский рассказ, держась сферы тех интересов, которые питают ребенка десяти-одиннадцати лет. Ребенок очень любит рассказы о путешествиях – дайте это ему со всеми подробностями, потому что в подробностях для ребенка есть своеобразная прелесть.

Вы можете даже не стесняться фантазировать, но чтобы фантазия была реальна – иначе ребенок ей не поверит, – чтобы фантазия была основана на цифрах, вычислениях и точных размерах. Вот что дает ребенку полную иллюзию и что приковывает его к книжке.

– Конечно, я это сделаю, – сказал я, протягивая руку редактору «Лягушонка». – Через два дня такой рассказ уже будет у вас в руках.

И я, обдумав, как следует тему, написал рассказ:

КАК Я ЕЗДИЛ В МОСКВУ

«Недавно мне пришлось съездить в Москву. В путеводителе я нашел несколько поездов и после недолгого размышления решил остановиться на отходящем ровно в 11 часов по петроградскому времени. Правда, были еще два поезда – в 7 часов 30 минут и в 9 часов 15 минут по петроградскому времени, но они не были так удобны. Для того чтобы попасть на вокзал, я взял извозчика, сторговавшись за 40 копеек. Ехали мы около 25 минут, и на вокзал я приехал за 16 минут до отхода поезда. Известно, что от Петрограда до Москвы расстояние 604 версты, каковое расстояние поезд проходит в 12 часов с остановками или 10 часов без остановок, т. е. 60 верст в час. Мне досталось место № 7 в вагоне № 2…»

В этом месте редактор, читавший вслух мой рассказ о путешествии, остановился и спросил:

– Можно быть с вами откровенным?

– Пожалуйста!

– Никогда мне не приходилось читать более скучной и глупой вещи… Железнодорожное расписание – штука хорошая для справок, но как беллетристический рассказ…

– Да, рассказ суховат, – согласился я. – Но самый недоверчивый ребенок не усомнится в его правдивости. По-моему, самая печальная правда лучше красивой лжи!..

– Вы смешиваете ложь с выдумкой, – возразил редактор. – Ребенок не переносит лжи, но выдумка дорога его сердцу. И потом, мальчишку никогда не заинтересует то, что близко от него, то, что он сам видел. Его тянет в загадочно-прекрасные неизвестные страны, он любит героические битвы с индейцами, храбрые подвиги, путешествия по пустыне на мустангах, а не спокойную езду в вагоне первого класса с плацкартой и вагон-рестораном. Для мальчишки звук выстрела из карабина в сто раз дороже паровозного гудка на станции Москва-товарная. Вот вам какое путешествие нужно описать!

«Вот осел, – подумал я, пожимая плечами. – Сам не знает, что ему надо».

– Пожалуй, – сказал я вслух, – теперь я понял, что вам нужно. Завтра вы получите рукопись.

На другой день редактор «Лягушонка» вертел в руках рукопись «Восемнадцать скальпов Голубого Опоссума», и на лице его было написано все, что угодно, кроме выражения восторга, на которое я имел право претендовать.

– Ну, – нетерпеливо сказал я. – Что вы там мнетесь?

Вот вам рассказ без любви, без сюсюканья, и сухости в нем нет ни на грош.

– Совершенно верно, – сказал редактор, дернув саркастически головой. – В этом рассказе нет сухости, нет, так сказать, ни одного сухого места, потому что он с первой до последней страницы залит кровью. Послушайте-ка первые строки вашего «путешествия»:

«Группа охотников расположилась на ночлег в лесу, не подозревая, что чья-то пара глаз наблюдает за ними. Действительно, из-за деревьев вышел, крадучись, вождь Голубой Опоссум и, вынув нож, ловким ударом отрезал голову крайнему охотнику. – Оах! – воскликнул он. – Опоссум отомщен! И, пользуясь сном охотников, он продолжал свое дело… Голова за головой отделялась от спящих тел, и скоро груда темных круглых предметов чернела, озаренная светом костра. После того как Опоссум отрезал последнюю голову, он сел к огню и, напевая военную песенку, стал обдирать с голов скальпы. Работа спорилась».

– Извольте видеть! – раздраженно сказал редактор. – «Работа спорилась». У вас это сдирание скальпов описано так, будто бы кухарка у печки чистит картофель. Кроме того, на следующих двух страницах у вас бизон выпускает рогами кишки мустанга, две англичанки сгорают в пламени подожженного индейцами дома, а потом индейцы в числе тысячи человек попадают в вырытую для них яму и, взорванные порохом, разлетаются вдребезги. Согласитесь сами нужно же знать границы.

– Да что вам, жалко их, что ли? – усмехнулся я. – Пусть их режут друг другу головы и взрывают друг друга. На наш век хватит. А зато ребенок получает потрясающие, захватывающие его страницы.

– Милый мой! Если бы существовал специальный журнал для рабочих городской скотобойни – ваш рассказ явился бы лучшим его украшением… А ребенка после такого рассказа придется свести в сумасшедший дом. Напишите вы лучше вот что…

Я видел, что мы оба чрезвычайно опротивели Друг другу. Я считал его тупоумным человеком со свинцовой головой и мозгами, работающими только по неприсутственным дням. Он видел во мне бестолковую бездарность, сказочного дурака, который при малейшем принуждении к молитве сейчас же разбивал себе лоб. Он не понимал, что человек такого исключительного темперамента и кипучей энергии, как я, не мог остановиться на полдороге, шел вперед напролом и всякую предложенную ему задачу разрешал до конца.

Я чувствовал, что мой энергичный талант был той оглоблей, которой нельзя орудовать в тесной лавке продавца фарфора.

– Напишите-ка вы, – промямлил редактор «Лягушонка», – лучше вот что…

– Стойте, – крикнул я, хлопнув рукой по столу. – Без советов! Попробую я написать одну вещицу на свой страх и риск. Может быть, она подойдет вам. Сдается мне, что я раскусил вас, почтеннейший.

Через час я подал ему четвертую и последнюю вещь. Называлась она:

ЛИЗОЧКИНО ГОРЕ

«Мама подарила Лизочке в день ангела рубль и сказала, что Лизочка может истратить его, как хочет. Лизочка решила купить на эти деньги занятную книжку, чтобы в минуты отдыха своей мамы читать ей из этой книжки интересные рассказы для самообразования. Лизочка оделась, вышла на улицу и, мечтая о книжке, которую она должна сейчас купить, весело шагала по тротуару. – Милая барышня, – послышался сзади нее тихий голос. – Подайте, Христа ради. Я и моя дочка целый день не ели. Лизочка обернулась, увидела бедную больную женщину и, не раздумывая больше, сунула ей в руку рубль. – Нате, купите себе на эти деньги горячей пищи! И, вернувшись домой без книжки, Лизочка припала к плечу мамы и, рассказав ей о своей встрече, горько заплакала. – Чего ты плачешь? – спросила мама удивленно. – Не оттого ли, что тебе жалко своего доброго порыва? – Нет, мама, – отвечала благородная девочка. – Мне жалко, что я не имела трех рублей».

– Ну, вот видите, – сказал редактор «Лягушонка». – Я был уверен, что в конце концов вы и напишете то, что нам нужно!